Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мужчина укладывает всё в пакет: сначала ветку и затем уже, последовательно, остальное. Соня стоит столбом, уставившись на торчащий, болезненный прутик.
Она продолжает смотреть на него и когда они выходят из магазина – молча, шагая сбоку и будто надеясь, что если долго гипнотизировать что-то, то оно всенепременно исчезнет. Ветка поучительно торчит из пакета и не исчезает.
Так они заходят в подъезд, потом в лифт и поднимаются на нужный этаж – двенадцатый – в длинной, уходящей в небо многоэтажке, где соседи даже после долгих лет жизни не знают в лицо друг друга. Ещё и поэтому тут можно кричать от оргазма или боли, и с лёгкостью умереть, – никто не вмешается. Разве что постучат по батарее.
Словно во сне Соня переодевается в домашнее платье и прячется в ванной.
«Я надеялась, что Он забудет про ветку! – читает Грета в дневнике, держа его в одной руке, а другой бессистемно шуруя шваброй. – Спряталась в ванной, включила воду. И дальше случилось странное: из крана с воем и свистом хлынула кровь. Я закрутила кран, но этот звук – будто водосточные трубы грохочут под напором дождя – остался. Тогда я открыла кипяток, на полную. Это была вода, просто ржавая. Звук пропал. Я смотрела на своё отражение в зеркале, и оно запотело, и ровно посередине нарисовался отчётливый след кошачьей лапы, а рядом – ещё один.
Я испугалась, стала тереть их махровым полотенцем и, клянусь, было слышно, как скрипят и ноют петельки ниток! Я повесила его на крючок, и шуршание ткани о кожу сменилось писком, когда оно поехало вниз. Я сняла его и повесила снова. Звук повторился: металл застонал, словно живой. Это было ужасно.
Я ушла на кухню, просидела там час и стала готовить Ему рагу. Он любит моё рагу.
Овощи были в пакете, и ветка задела меня, точно ударив током. Я хотела выбросить её в форточку, но не осмелилась. Взялась за кабачок.
Первый лоскут кожуры полез со скрежетом ржавых гвоздей, которые тащут фомкой из дряхлых трухлявых досок. За ним – второй. Меня будто накрыло этим скрипом, – настолько громким, что я не услышала, как Он подошёл сзади и коснулся руки. Я заорала, а нож и кабачок полетели в раковину. Он всегда так уводит меня в спальню – за руку. И каждый раз кидает потом спиной на матрас. Нервы стали ни к чёрту.
Купить корвалол.
В спальне выросла целая куча из бэушных презиков и тюбиков-лубрикантов (жалко, что не придумали ещё смазку от трения при общении). А забавно, что аптекарши уже узнают Его в лицо: их вечерняя смена заканчивается предсказуемо продажей резинок. Он заглядывает туда с завидной регулярностью, сразу после покупки своих конфет, да так и приходит: с презиками в одном кармане и фантиками в другом».
Одним движением он снимает с себя футболку – сладкую, пропахшую свежим пьянящим пòтом, – бросает на пол.
Затем так же быстро – брюки.
Грубо ставит Соню на колени, распаковывает резинку, оставаясь сосредоточенным. И без прелюдий берёт её в оборот.
Она утыкается лицом в недавно заштопанную гречневую подушку, заглушая этим свои откровенные всхлипы, тяжело выдыхая горячий воздух. Страсть раздувается, словно костёр в ветреный день. В ушах ураганит море. Хочется зажмуриться, полностью погрузиться в переживания, улететь…
Мужчина почти спокоен.
– В глаза мне смотреть, – приказывает он, резко перевернув Соню и снова завладев ею.
Они смотрят друг на друга в упор, наравне со слиянием тел переживая правду, где невозможны ни лицемерие, ни притворство, ни имитация чего бы то ни было, переживая интимную синхронность и отзывчивость совместных движений. Как виртуозный скрипач, ноту за нотой он рождает щемящую музыку, и сам же вливается в эту мелодию, и зрачки его постепенно чернеют, а лицо становится отрешённым. Сквозь пелену из слёз, точно оступившись в бездонную пропасть, Соня проваливается в невесомость. Взгляд становится мутным, размытым фокус. Она закатывает глаза, но за секунду до разрешения слышит властное:
– Не кончать.
Соня сдавленно ноет. Энергия бьёт, словно тело – это вулкан, готовый взорваться огнедышащей лавой, прущей из-под дрожащей земной коры. Напряжение, пульсирующее внутри, нарастает в лютой прогрессии. Балансировать на краю, на грани, на тонкой проволоке становится всё труднее. Ещё немного – и мозг спятит от дегустации этой ноты.
– Пожалуйста… – умоляет Соня рыдающим голосом, нашаривая подушку и бессознательно впиваясь в неё ногтями.
– Не кончать, – предупреждающе вторит мужчина, глядя в неё чернеющими глазами: зрачки заполоняют всю радужку.
Соня хнычет, кусает до крови губы, мычит. Было бы так сладко улететь, закатив глаза, погрузившись вглубь! Но она не может ослушаться. Он – её Бог, Хозяин, он Бог.
– Пожалуйста… Разреши… Пожалуйста… – в её голосе и не просьба даже, а самозапрет, и мольба о пощаде, и подтверждение его непомерной власти. – По-жа-лу… ста…
Нарочито медленно мужчина запускает пятерню в её волосы и собирает их на затылке в пучок, продолжая смотреть в зрачки, как во Вселенский портал, куда, если оступишься, провалишься навсегда.
– Можно! – и он рывком тянет её за волосы.
Тело Сони выгибается дугой, а внутренности сводит стальной, титанической судорогой, от которой дыхание, как пойманный воробей, заходится в паническом трепыхании. Взлетев до стратосферы и с головой погрузившись в кровавый ад, она с оглушительным воем пикирует обратно и грохается на частокол скалистых камней, распугав плешивых стервятников, – те, колченогие, разлетаются, недовольно подкаркивая, – и расслабленно затихает среди рваных подушек на простынях, припорошённых перьями и лузгой.
Мужчина, оставшийся почти непричастным, задумчиво смотрит на Соню и говорит, опять перейдя на «Вы»:
– А теперь принесите мне ветку.
Глава 8
Нет никакой боли кроме той, что мы придумываем себе сами.
Безразличный город кольцом обступает многоэтажку, – обволакивает, приникает множеством гнусных ртов, заглатывает заживо, словно огромный кракен12.
Соня с трудом разлепляет глаза, встаёт и, покачиваясь, понуро плетётся на кухню. Возвращается с веткой, которую мужчина с лёгкостью забирает из её безвольной руки.
– Не надо, – едва слышно произносит Соня.
– На живот, – командует он.
Она повинуется, не веря в происходящее. Но оно свершается.
На лопатки обрушивается удар, яркой молнией разорвав спину на две половины.
– Больно-о-о! – взвизгивает Соня, подскакивая.
Он заваливает её обратно и продолжает. Она корчится, закрывается руками, получая ещё и по пальцам. Раз за разом ветка жгуче, с хлёстом опускается на тонкую кожу, оставляя полоски, и Соня надрывно, захлёбываясь, кричит:
– Больно!
Её спина – это бледное полотно, и он – раз за разом – рисует длинные шрамы, рассекая её до крови.
– Бо-о-ольно!
Он не слышит её семь раз подряд. Соня заглатывает воздух рывками, уродливо всхрипывает, – и сознание шустрой птичкой выскакивает из тела.
Начинается страшное.
В животе появляется нечто чернявое, с щупальцами и присосками. Выделяя едкую слизь, оно лезет сквозь тесное горло, застревает в глотке и этим душит, так что Соня истошно закашливается, скатываясь с матраса на пол. Ей кажется, что здесь и сейчас она задохнётся или же наблюёт кишками прямо на исцарапанный, старый паркет. Пальцы давят на рёбра, корябают кожу, чтобы добраться до лёгких и дать им живого воздуха. Живот титанически сводит.
– Леди? – мужчина подходит ближе.
Она подползает к его ногам и чужим голоском мурчаще поёт:
– Не выпускай её никуда, гер-р-рой.
– Что?
Чудовище пухнет, заполоняя собою тело, превращая его в бесформенный сгусток. Вместе с этим проходят и судороги, – молниеносно. Всё погружается в хаос. Сознание меркнет.
В голове приказами мелькают отдельные мысли.
«Выйди». Как есть голая она встаёт и с целеустремлённостью зомби идёт в комнату, где ввиду летней жары открыта балконная дверь.
Двенадцатый этаж.
Ей надо выйти.
Из стены выпрыгивает нечто въерошенное: взвизгнув фальцетом упоротое: «Банзай!», врастопырку, отклячив хвост, оно распластывается лепёшкой и едет по паркету прямо Соне под ноги. Та запинается о живую преграду и падает на бок, неловко подмяв под себя руку. Чёрное нечто комично мявкает и с кошачьей сноровкой прыгает в противоположную стену, где и исчезает.
